– Занемело вот, с тех пор не отходит.

Хаген молча покачал головой, а Велета хотела что-то сказать,но не решилась и собралась с духом лишь у ворот:

– Бренн вчера борец-траву парил… Я посмотрела бы,может, осталось…

Славомир с братом полдня накануне ломали шеи друг другу. Немоя забота, кто превозмог, но шеи трещали.

– Посмотри, дитятко, – разрешил Хаген. – Аспросят, скажи, я велел.

Здесь считалось, что добрые травы слушаются только того, ктовыдержал Посвящение. Они сохранялись в особенных коробах, в самомсвятилище-неметоне. Велета или мы с побратимом отважились бы войти в запретнуюхрамину, лишь если бы кто умирал у нас на руках. Другое дело горница, гдебратья живут.

Отроки, скучавшие у ворот в долгополых шубах и с копьями,посмотрели на нас недоуменно. Счастливцы, ушедшие повеселиться, возвращалисьпрежде зари. Мыслимо ли понять?

Трава борец – сердитое зелье. Даже мёд станет отравой, еслипчёлы летали на запах его лиловых цветов. Без нужды – обойди стороной, а пришланужда собирать – надень кожаные рукавицы. Палец сглупу лизнёшь, и не спасут. Нокто укротит злую траву, тому люди завидуют. Идут на поклон, несут смятого вдраке, упавшего с бортного древа. Борец-трава с самой смертью поборется, нарезвы ножки поднимет… воинам её да не разуметь?

Велета зажгла глиняный светильничек, стала шарить по полке,тени шарахались. Я первый раз была в горнице братьев. Неуютное мужское жильёизумляло убранством, чужим словенскому оку. Тёплые волчьи постели лежали насамом полу, было пусто без лавок, без крепких скамей… Хаген тотчас показал, какони обходились: сел на ближайшее одеяло, поджал скрещённые ноги. Я бы так долгоне просидела, а им, видимо, нравилось.

Над постелями висело оружие. Щиты, обтянутые вощёной кожей,и два меча, спрятанные в богатые ножны. Истинный воин сперва украшает свой меч,потом уж себя. Верный клинок – справедливый заступник в суде, помощник в бою иклятвам свидетель… как не отблагодарить за любовь?

У одного меча были на рукояти гнутые рожки. Я помнила их ещёс лета. Меч вождя звался женским именем: Спата. Он даже разнился от другихмечей, как женщина от мужчин. Обычные клинки всего шире у рукояти, к концу жеплавно сбегают, ни дать ни взять тело мужчины от плеч к сомкнутым пяткам.Спата, наоборот, была сужена посередине, а книзу опять расширялась, как женщинав бедрах… Блестела вдоль лезвия узкая золотая полоска. Смех вымолвить, Спатапорою казалась мне тайной союзницей. Есть мечи-женщины, думалось мне, почему небыть воину-девке?

– Нашла, – сказала Велета.

Велета держала горшочек, от которого вкусно пахло съестным:для ушибов травку борец парят с кислыми щами. То-то братья его и запряталиподальше – от жадной собаки, от глупого обжоры-кота. Ярун стал неувереннозакатывать рукав, но Хаген велел снять рубаху – незачем ей пропитыватьсяотравой. Мой побратим оголился до пояса, выставил локоть и покраснел так, чтовидать было даже при неверном масляном язычке. Не чёрная девка ради неготянулась к лютому яду, не я, с детства рядом привычная… самого воеводы сестрамладшая, возлюбленная!

Я подсела к Велете:

– Дай, что ли…

Уж тут ничего с собой не поделаешь, всегда мстится – усамого выйдет, другому не совладать. Да и есть разница, кому отравиться, мнеили ей. Велета даже не подняла глаз:

– Я умею.

Мне очень хотелось отнять у неё тряпицы и горшок, нопришлось смириться и отойти. Хуже нет под руку смотреть.

На бревенчатой стене подле Спаты висел лук. Я привстала нацыпочки… Лук – оружие отроков, а не вождей, но вожди всё умеют лучше других.Тетива была снята, и страшная потаённая сила гнула вперёд плечи лука, натягиваяберестяную оплётку… Я осторожно погладила выложенные гладкой костью рога. Ялюбила свой лук и умело примеривалась к чужому, но такой мог смутить хоть кого,не только меня. Тетиву сыромятную вдвинуть на место – и то пуп затрещит, а ужстрелять… моя рука не сошлась бы на рукояти, не возмогла бы долго держать его,двухпудовый, перед собой на весу. Да. Я давно никого не боялась в наших лесах.Я крепко чаяла стать не худшей в этой дружине… но были мужи, которым я никогдане дотянусь и до плеча.

А на одном из деревянных гвоздей, покоивших лук, висели наскрученной серой нитке два пузыря. Когда-то их вынули из крупных лещей и яркораскрасили, но весёлая краска от старости облупилась, показывая внутри сухиегорошины. Гремушки, какими балуются дети. Я сама мастерила сестрёнкам точнотакие, и мать их берегла. Чьи были эти? Велеты? И что они делали подле мечей,рядом с луком, способным пробить навылет наше забрало? Может, на них заговорположили, сильное волшебство?.. Лучше не трогать.

Потом Велета сошла вниз по всходу, неся руки на отлёте, итут уж Ярун оттёр меня в сторонку, сам полил ей, принёс чистое полотенечко. Ядумаю, он не сильно приврал, утверждая – легчает. Худшие болести проходили безлекаря, от одной доброты.

– Что там за пузыри висели на стенке? – загасивсветец и растягиваясь на лавке, спросила я Велету.

Она отозвалась полусонно:

– Деток Бренна… сынки его тешились.

Вон оно как. Значит, были девчонки краше Голубы, умевшиеприглянуться вождю. Я мысленно перебрала всех детских и не упомнила ни одногогорбоносого. Мстивой на досуге охотно с ними возился, учил плести крепкиелески, резать кораблики. Ребятня не боялась его совершенно, липла, как к мёду,лезла под руки и на колени. Он никогда не гнал несмышлёных. Но и не выделял,кажется, ни одного.

– Где теперь-то сынки? – спросила ялюбопытно. – Выросли уже поди?

…Велета потянула носом и как бы затаилась рядом со мной, ивдруг стало жутко и холодно от близкого ощущения горя, надвинувшегося, какморской серый туман, перемешанный с остылым дымом пожарища… не могу лучшесказать!

– Не выросли, – молвила она тихо. –Маленькими погибли… Датчане убили.

Я открыла рот говорить, но слова приморозило к языку. Я какбудто с разлёту ударилась в стену – надо было заново понимать изменившийся мир,привыкать к нему… Велета словно подслушала:

– Мы не родные по крови, Бренн, Якко и я… Деревня нашаНетой звалась, то значит – Гнездо, Бренн по ней и крепость эту нарёк…Гнездо-городок… Датчане на лодьях пришли, деревню спалили. Убежища лесногодознались, поубивали, кто дрался… Бренн из похода вернулся, ум потерял… Он меняодну живую нашёл. Я его не узнала… седой стал… на руки поднял, прилюдно сестройлюбимой назвал… мне пять зим было тогда…

Вон оно как, повторяла я про себя тупо. Мстивой. МстящийВоин. Вон оно как. Вон оно как. Рушились огромные тени, зимняя буря валила старыеёлки, хохочущим великаном шагала за небоскат… Мёрзли снежинки на красно-буройскорбной рубахе, неизменной на корабельной скамье и в гриднице за весёлымстолом… Славомира тоже перекатило. Не так, как старшего, обугленного насквозь.Но… не зря один вождь мог его отвести от хмельного рога, не зря он в очередьцеловал двух сразу девчонок…